константин лёвин # анна каренина юра борисов

есть люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего. левин принадлежал к таким людям. но ему нетрудно было отыскать хорошее и привлекательное во вронском.
(а) описание первой встречи лёвина и вронского в «анне карениной»

разговаривать с левиным было всё равно что играть на варгане: щёлк, щёлк, вверх-вниз, длинный ли звук, короткий — всё всегда возвращалось бы на свои места. я мог бы рассказать ему всё как было, но эта история оказалась бы слишком запутанной для человека, который был уверен в моей вине. чтобы выслушать её и распутать, необходимо было бы желать мне свободы, но в его глазах я бы лишь оказался крайним.

в тот вечер в коктебеле я долго сидел в приморском кафе, составляя пустые кофейные чашки одно на другое. почему-то я был уверен, что костя явится тогда ко мне как ни в чём ни бывало, сядет за мой столик, и мы поговорим обо всем. бармен косился на меня, протирая бокалы и подолгу проглядывая их на свет. несколько раз он сделал мне знак, щёлкнув себя по горлу и кивнув на полку, уставленную виски и коньяком. он думал, что я нервничаю из-за женщины, которая опаздывает или которая и вовсе решила не приходить.

прождав левина до десяти, я заказал стопку водки, выпил и ушёл в недоумении: до чего же глубока оказалась его обида? разве такое возможно — просто из-за женщины? я шёл к госпиталю вдоль берега, подняв задубелый воротник своего военного кителя, испытывая чувство досады и, одновременно, улыбаясь ему, словно в облегчении. левин, вероятно, не смог пересилить себя, чтобы посмотреть мне в глаза; струсил и тем самым снял с меня часть вины. но я не мог думать о нём с раздражением, всё происходящее казалось мне глубоким сном, словно я упал за борт, приехав сюда, и моё тело постепенно заполняла морская вода.

---

у нас тут модерн!ау по старой классике: вронский — военный лётчик-испытатель, как и весь его полк, включая близких друзей; но влюблён он оказался не в анну, а в её мужа, — никакого развития эта история не получила, всё сложилось грустно и невкусно (потому что как могло иначе сложиться с карениным), и после аварии на истребителе, алексея кирилловича отослали в военный госпиталь в коктебеле на продолжительное лечение. где-то тут у нас начинается безумный межфандом с «чёрной весной» и сюжетная ветка с дуэльным клубом; вронский к нему имеет крайне посредственное отношение, однако, о его существовании знает, развлекает себя несерьёзным флиртом с молоденьким мальчиком (как потом выяснится, несерьёзного в этом было не так уж и много), возомнившим себя «белым офицером», и нередкими побегами из госпиталя в город, потому что сидеть на одном месте ему осточертело, — это всё, что касается сюжета в настоящем времени.

если ты помнишь первую встречу стивы и левина в романе, то, фактически, она отражает тот самый контраст между левиным и всеми (теперь уже) московскими офицерами, приятелями вронского; сдержанность и холодное обаяние вронского против суетливости и какой-то особенной, эмоциональной чувственности самого левина. да, я хочу оставить факт того, что между ними очень мало общего; вронский — поверхностный, приземлённый, и оттого во всём вызывает впечатление лёгкости, мимолётного увлечения и несерьезности, в то время, как левин — это, на самом деле, про искренность, про глубину чувств, про любовь к людям и умение видеть перспективы. вронскому повезло родиться в обеспеченной семье, а левин, фактически, сделал себя сам, благодаря своему упорству и увлечённостью делом. да, вронский лучше лавирует там, где необходима внимательность и хитрость, левин же, зачастую, слишком прямолинеен, и оттого всем кажется грубым и нерасторопным; однако, если играть в долгую, не найти человека надёжнее. мне нравится мысль, что миры, в которых они живут — никогда не должны соприкасаться, чтобы не вышло какой-нибудь громкой ссоры; они думают и рассуждают по разному, они выбирают совершенно противоположные вещи, — но вронский самоуверен и спокоен, ему не нужно ничего никому доказывать, он уже сорвал куш, а левин — постоянно во всем сомневается, суетится, злится на самого себя, истязает, потому что сам для себя определяет этот путь. я вижу левина кем-то вроде руководителя региональной строительной или железнодорожной компании, где он в связке «с простыми мужиками», которых нужно держать в ежовых рукавицах, постоянной работой завоёвывать авторитет; у него умелые руки, сложный характер и предпринимательская жилка в голове. да, им будет сложно в диалоге: слишком разные приоритеты; но давай попробуем дать им шанс сложить друг о друге какое-то мнение, не завязываясь на одном только выборе китти.

давай встретимся у облонских в моей увольнительной и завяжем любопытный диалог о жизненных приоритетах; давай устроим спор о женщинах или мужчинах, который едва не закончится ссорой; давай случайно столкнёмся нос к носу в крошечной деревеньке возле полигона, ты выпьешь со мной где-нибудь на отшибе мира, взболтнёшь лишнего, а потом будешь злиться и всюду меня избегать, опасаясь, что я расскажу об этом кому-то ещё. давай я помогу тебе тогда, когда все — откажут, вытащу тебя из какой-нибудь совершенно дурацкой ситуации или вместе с тобой впутаюсь в одну из них. а потом, когда из-за каренина я на время захочу покинуть москву, ты приедешь ко мне в госпиталь с огромной связкой мандаринов, мы заберёмся на крышу и будем как-то неловко молча курить, будто и впрямь понимаем друг друга.

пример поста

перебравшись с малой морской в дом карениных на владимирской улице, я едва заснул на мягкой велюровой тахте — когда алексей александрович оставил ключи в моем ящике, в его записке было отмечено, что часть моих вещей уже перевезли, и по возвращении в москву я могу занять любую свободную комнату, но я отказался и все четыре часа дрожал под форменной курткой, истёртой, словно шекель времён хасмонейского царства, ещё и на сквозняке.

ближе к полуночи похолодало, я услышал с улицы звон жестяных труб: полил промозглый апрельский дождь, и вода в решётке у входной двери закружилась дервишем. мне снилось, что в прихожей разлилось по полу деревянное крошево, зацвётшие завязи старых книг и толстых журналов, пожелтевшие конверты и письма вроссыпь. я сел на пол, чтобы приглядеться, и тут дом под моими ногами тронулся и поплыл в дождевой воде, в сонном осеннем шоссе к лисьей горе, в чернильном отваре терновника — за панорамным окном, густой забродившей заваркой плескалась полночь,


я был только тем, чего
каждый из вас касался ладонью,



— крутилась на языке неизвестно откуда взявшаяся строчка, и на утро я проснулся с ней же, будто с облаткой под языком. я зачем-то представлял себе их обоих, лёшу и егора — как они лежат, не касаясь друг друга, на одной из кроватей в этом доме, и вместе со мной прислушиваются к дождю, две немые фигурки из белой и серой глины, лежат и смотрят наверх — на тихую подсветку под потолком, и кровь болезненно билась у меня под висками,

— возможно ли собрать одно чувство сразу в две ладони?




— Частенько бывает так, что людям следует порядком поизноситься, чтобы стать лучше — как сапогам или ружьям, — лениво пробормотал Архипов, кивая в сторону хозяина ресторана, спустившегося к гостям с графином вина. — Взять хоть его, этот парень раньше был таким болваном, бог ты мой, не мог и двух слов связать, когда речь шла о «неустойке», «фудкост», «загрузке», зато гости его любили. Один мой приятель как-то закрутил роман с его женой — чёрт, как же его — Фадеев, ну конечно, ты его знаешь, он рассказывал мне о тебе и что вы с ним из одного полка. Не суть, но представь, что вытворил этот дурень? Пришёл к нему с деньгами, выкупить обратно её хотел, мол, глядишь, одумается. Пять лет назад у Миши ещё ничего не было, он и сам вышел из бедной семьи, а у этого, ты только представь, полные карманы этих бумажек второго континентального конгресса, вот он и пришёл ими пошуршать перед его носом.

— Чем-чем пошуршать?

— На ста долларах изображён Импеденс-холл, место сбора второго Континентального Когресса. Вронский, ты что, уже ничего не помнишь?

— Ну, а дальше то что. Девушку свою он в итоге продал?

Алексей Кириллович чему-то довольно разулыбался, налил себе вина, пригубил и тут же отставил. Домашнее вино в Коктебеле, или горчило, или кислило, бокалы подавались только с толстыми стенками, все имели чернично-зеленый оттенок и выдавленное пузырчатое дно. Вино казалось в них водой, и он пил его точно воду, пока не начинало колоть в боку. Из-под его тяжёлой офицерской шинели выглядывал серый воротничок больничной пижамы, и перевязка на его боку до того неприятно давила на рёбра, что ему было сложно усидеть на одном месте: он то ворочался на месте, то поджигал сигарету и несколько раз медленно обходил стол, — заживающий рубец последние дни невыносимо чесался, и Вронский буквально сходил с ума: дёрнёшься слишком резко — больно, выходишь больше положенного — лихорадка, засидишься на месте — маята.

Встретив Архипова в парке возле госпиталя, Лёша обрадовался ему как другу, схватил за руку и потащил ужинать, очень определённо заявив, что сегодня — его очередь угощать. Часы на площади пробили восемь вечера, и хозяин «Залива» только что впустил внутрь ещё троих.

— Избил он его, дурака, и деньги все отобрал, — Архипов надрывно засмеялся, но тут же плеснул в себя ещё бокал и как будто даже закашлялся. — Мы с ним сколько служили, здоровые, крупные — не поверишь, как-то волокли на себе две бочки из города, машина встала посреди поля, а такое добро же не бросишь в полдень да на нашей жаре. Ну, благо, не то что эти сейчас — вон, гляди, поколение растёт: щуплые, дохлые, ложку в руке удержать не могут, а смотрят на всех с такой гордостью, высокомерные сопляки... Гляди, к нам, что ли?

— Алексей Вронский — это вы,..? Вы или нет?

Некоторое время они все замолчали. Лёша озадаченно и с улыбкой взглянул на троих мальчишек, потушил сигарету и осторожно присел обратно на плетёный диван. Потом один из них, самый нервный, почти неугомонный, прокашлялся и серьёзно затараторил свою речь.




Утро среды, вплоть до шести утра Вронский провёл на холме, прихватив из города бутылку вина. Проскользнуть мимо поста охраны до восьми ему бы не удалось, а потому он вышел ещё до отбоя и прослонялся по парку больше четырёх часов, перебираясь от одной скамейки к другой, а вернувшись в гавань с досадой увидел наглухо запертые ворота пляжа, пришлось вновь подниматься на холм и искать другую тропинку к береговой линии. Дело шло ко времени, но он уже не мог ускорить шаг — бессонная ночь его вымотала, лицо побледнело и осунулось, он стал делать короткие паузы, изредка садился на песок или камни, чтобы отдышаться или покурить, и снова плёлся к назначенному месту.

Он и сам не понимал, что с ним происходит: можно было отказаться, остаться в госпитале и выспаться после вчерашней поездки в город, или, скажем, разузнать фамилии родственников этих малолетних головорезов и набрать хотя бы одному из них. Но нет, куда там, ему отчего-то стало их жалко, нужно было разузнать хотя бы серьёзность последствий, прежде чем вешать каждого на учёт. Морской стеклянный ветер, не дающий как следует продохнуть, гнал его по холодному песку вдоль берега, и под горлом что-то вскоре защекотало, как при простуде.

— Нет, вчера я даже толком не расслышал фамилии, — он устало улыбнулся, сунул в рот сигарету и протянул открытую пачку Егору (по крайней мере, часть мальчишек называли его именно так); внимание у него было тёплое, какое-то особенное, будто из мальчишки (из каждого человека) воображающее что-то большее. — Фадеев же? Что-то его не видно, хотя я даже умудрился ко времени.

Мальчишки посмотрели на него, как на перерослого идиота, заговорчески переглянулись между собой и стали разбирать коробку с ружьями. Солнца ещё не было, но на горизонте уже рисовалась красная полоса — Вронский мельком разглядел каждого, дольше всего присматривался к доктору с трясущимися руками, даже осторожно заговорил с ним, но тот лишь рассеянно кивнул и скрылся за скалистым выступом.

— Ну у вас и представления здесь, как будто в «Капитанскую дочку» провалился, — улыбаясь своей тоненькой, но вялой улыбкой, Лёша взял у него шарф, набросил себе на шею, обернув вокруг всего один раз, и снова как-то глубоко затянулся сигаретой. — Ты мне только скажи, Егор, а вам то вот это все — зачем? Господи, два офицера и разобраться между собой нормально не могут, и хрен пойми, то ли со стыда на месте сгореть, то ли засмеяться и плюнуть на всё... Фадеев! Миша, у тебя что, белая горячка после липецких учений? Романтики захотелось, ..или это ты так меня оригинально пытаешься с осенних сборов вычеркнуть, м?

Алексей Кириллович подошёл к одному из мальчишек, забрал один пистолет, и вслед ему кто-то неприятно, хрипло рассмеялся. Вымеряя шаги, он столкнулся плечом к плечу с этим Егором, передал ему в руки свою зажигалку, пачку сигарет и пропуск в госпиталь. Весело рассмеялся и шепнул, что никакой записки никому оставлять он не будет, и прошёл дальше по отметкам-камням.

кирилл гречкин # баббл юра насонов

егор меленин, больше известный как “одной сюжетной ветки нам будет мало, давайте параллельно еще парочку”, ищет кирилла гречкина на кроссовер.
знание фандома черной весны необязательно

говорят, у тебя можно достать оружие, а нам нужны пистолеты. желательно старые и дуэльные, но, если честно, мы не будем слишком сильно привередничать.
говорят, ты — вип-клиент в ночном клубе рауля кудинова. я пару раз видел вас рядом, и мне показалось странным то ускользающее сходство во взгляде, которое есть у вас двоих.
говорят, ты золотой, невыносимый мальчик с мертвой пустотой на месте сердца. папа подарил тебе машинку, квартиру в центре и диплом, а про свободу — позабыл.

но это все сплетни. а как все на самом деле? что-то говорит мне, что дуэльный клуб покажется тебе веселой затеей.

---

во-первых, я хочу закроссоверить черную весну и баббл, и мои пацаны одобряют. (пацаны, моргните, если вы у меня в заложниках.) мы обеспечим подпольные гонки, отсыревший неон ночной питерской жизни с интеллигенцией и спиртом.
во-вторых, у нас есть стас кудинов со своими дэдди ишьюз, которые ему нужно реализовывать на своих и чужих детях.
в-третьих, я могу сыграть тебе под маской личного водителя с лицом олега трофима, который всегда может попытаться приучить тебя к нормальной жизни и вытащить тебя из твоей золотой клетки, если ты, конечно, захочешь посмотреть на настоящий мир.
в-четвертых, у нас есть кроссовер с анной карениной, мы ребята опасные.

пример поста

Егор поджимает губы на Борины слова об Илье.
Это плоско, гадко, и ему хочется отряхнуть Борины руки, чтобы Слепой не измазал его своим неуместным предложением денег.

Он понимает, о чем говорит Хенкин. У Мела под языком собирается горькая желчь, и хочется сплюнуть в сторону. Илья, как бы не старался, — избалованный ребенок, который только и может, что попытаться пихнуть цифры. Он как будто не понимает, что из-за него
из-за
из-за
из-за
него (тебя, мел? — голос Режиссера) него него
Боря выстрелил, перешел грань, изменился навсегда.

(этого бы с ним не случилось, если бы не твоя идея дуэльного клуба, егор.)
Егор не жалеет о дуэльном клубе, никогда, даже в минуты особенно острого душевного переживания. Даже в минуты, когда Боря стоит перед ним вот такой, с застревающими между зубов словами.

Мел почти блаженный, ему кажется, что запах пороха — это церковный ладан, гулкий звон колоколов в ночной непроглядной темноте, острый, болезненный луч маяка, выхватывающий силуэты их растерянной души.

Душевная работа должна быть, справедливость — должна быть, честь — должна быть. Мы делаем широкий шаг, не закрывая глаз, и бездна гостеприимно распахивает объятия для своих детей.

— Любовь для всех, — Егор отзывается легко и уверенно. Ему все еще кажется, что он чувствует неловкое осторожное Борино объятие. Чувствует, как растерянно бьется его сердце через несколько слоев одежды. Он чувствует тепло — в своем.

Мел думает о Леше. О том, как его пальто пахнет табаком, лекарствами и горьким одеколоном. О его прямой, смешливой выправке, и манере чуть вздергивать голову и закладывать руки за спину.
Мел думает, что Леша — настоящий офицер, смелый покоритель железных машин и неба.
Мел думает, что за то, что происходит между ними с Лешей, он был бы готов выстрелить еще раз.

— Они были, наверное, красивой парой. Ну, Стас этот и Игорь, — Егор выдыхает сигаретный дым, задумчиво закусывает сигаретный фильтр. Игоря он мало знал, видел мельком, школьникам он не наливал — умный был. (Но, видимо, не слишком.) Стас часто был в их квартире, правда, естественно, только на словах отца.

Есть в Стасе что-то, что Влада задевает.
Устроенность в жизни, видимо.
Егор никак не может все взять в толк, как можно так презирать богачей, как делает Влад, презирать весь этот быт, всю эту жизненную хваткость, и, при этом, работать на них.

(— мог бы преподавать в университете, мог бы сделать карьеру, а остался тут, в коктебеле, из-за тебя, егор, из-за тебя, он сам говорил по пьяни, по пьяни чего только не скажешь, с одним только условием, чтобы это все было правдой.)

Еще он знал Стаса из-за Анжелы. Видел, как подвижный, насмешливый Анжелин отец придерживает под локоть не до конца трезвого, тощего мужчину. Почему-то тогда смутился и не стал смотреть дальше.

Они не должны об этом говорить, ну, Боря и Егор. Это вроде не по-пацански, есть как бы невысказанный вслух запрет. Но Боря целовал Ваню, а Мел случайно видел. Но любовь в голове у Егора и правда для всех.
Анжела с утра писала ему, а он не прочел до сих пор. Как он должен читать ее сообщения, когда карман жжет значок с чужих учений, а кончик языка — личная, волнующая тайна. Когда даже Режиссер запахнул на груди свою куртку, чтобы прикрыть дырку, и любопытно прищурился, чтобы послушать их с Лешей историю.

Сын мента, молоденький ментеныш — Егор щурится, пытается разглядеть в сосредоточенном, чуть взволнованном Борином лице что-то, что напомнило бы ему Константина Анатольевича в своей форме. Егору хочется спросить Борьку, мол, тебя что, батя не учил по понятиям жить, что ты за Кисловым увязался не в друзья? Спросить и рассмеяться, потому что у Константина Анатольевича ебальник бы был такой, словно он свою фуражку проглотил, если бы он
у з н а л.

Как он вообще умудрился при своей ментовской наследственности? Егор знает, как, у Бори просто сердце — оно особенное. Оно такое большое, что в нем весь Коктебель, прибрежный городок с белой звездочкой во лбу, смешные школьники, упрямый отец, горячий, беспокойный Ванин взгляд. Ну и как Константин Анатольевич сможет прикрыть такое Борино сердце ментовской формой, которая у них передается по наследству, как генетическая мутация? Никак. Никак, не поместится оно под фуражкой.
Будет Боря Хенкин стоять на построении в таком же, как у всех мундире, а эти все будут на него оборачиваться, будут выжженной душой чувствовать, что он — не их. Что в его костях морской воздух свободы, а в его крови — умение любить вопреки всем правилам, а в его легких — запах пороха, которым пахнет справедливость.

Меленин подумал о Стасе и прикусил на всякий случай кончик языка (не помогло).
— Интересно, а Константин Анатольевич знает…? Ну, о Кудинове. Они же с детства вроде дружат.
Режиссер одобрительно сжимает Егорово плечо, за то, что он сдержал окончание фразы: “А вдруг они мутили в школе, а, Борь?”

— Вдруг он и об Игоре знает?

Егор иногда думает, что будет, если отец узнает об их дуэльном клубе. В его честном сердце в ответ гудит абсолютная пустота, ему почему-то кажется, что Влад сделает вид, что ничего не происходит, не выдержит взгляда глаза в глаза. Он будто бы воспитал в нем необходимость, жизненную необходимость, справедливости, и теперь не может с ней справиться.

Егору кажется, что он был в прошлой жизни белым офицером. Егору кажется, что Боря — тоже. Они, наверное, погибли вместе, в один час, под маленьким городком, где стоял их полк, погибли, зная, что вернутся снова. Найдут Ваню, Гену и дуэльный гарнитур.



(— а что будет, если узнает вронский, а, егор?)